«... К нам подходили какие-то люди. Я не мог ясно видеть их фигуры, но различал много человеческих контуров, двигающихся в полумраке. У них не было ни фонарей, ни фонариков, хотя в такую рань они были бы нужны им. Почему-то это обеспокоило меня.
Мне не хотелось сосредоточиваться на этом, и я намеренно начал рассуждать рационально. Я решил, что мы, должно быть, привлекли внимание своим громким пением, и они пришли узнать, что происходит. Дон Хуан постучал меня по плечу. Он указал движением подбородка на людей, идущих перед остальной группой.— Эти четверо — древние колдуны, — сказал он, — а остальные — их духи.
Не успел я сказать, что они просто местные крестьяне, как услышал свистящий звук у себя за спиной. Я быстро обернулся, ужасно встревоженный. Мое, движение было таким внезапным, что предупреждение дона Хуана запоздало.
— Не оглядывайся! — услышал я его крик, но его слова уже не имели смысла. Повернувшись, я увидел, что три чудовищно уродливых человека взбирались на скалу прямо за моей спиной: они крались ко мне, рты их были открыты в кошмарной гримасе, и они вытягивали руки, чтобы схватить меня.
Я хотел закричать во всю глотку, но испустил только агоническое клокотание, как если бы что-то пережало мне глотку. Я автоматически выкатился из пределов их досягаемости и оказался на земле.
Как только я встал, ко мне прыгнул дон Хуан,— как раз в то мгновение, когда толпа людей, возглавляемая теми, на кого указал дон Хуан, налетела на меня, как стервятники...»
В этом эпизоде Карлос Кастанеда описывает свою встречу с древними толтекскими колдунами. На протяжении пятнадцати лет общения с индейскими магами молодой ученый вел полевые дневники, досконально регистрируя в них разговоры, ситуации и события, в которых он принимал участие. В этих записях прослеживается процесс погружения европейского рационального сознания в ареал тайной культуры почти исчезнувшей традиции древних индейцев. Кастанеда прошел все стадии обучения, одной из которых стало знакомство с представителями древних форм магии — с колдунами, бросившими вызов смерти. Добытые им знания уникальны.
В европейском культурном сознании есть три типа представлений о бессмертии: самое распространенное связано с деторождением — человек достигает продления жизни в своих детях; кроме того, бессмертию сродна творческая основа человека — в фундаментальных научных открытиях, в неповторимых произведениях искусства он обретает бессмертие образа и имени (мировую культуру можно назвать жилищем бессмертных, небесами памяти); и, наконец, высочайшее проявление надежды современного мира на бессмертие — это вера в бессмертие души, в слиянии человека с Богом предполагается неуничтожимость его человеческой сокровенной сущности.
Что же касается магической антропологии американских индейцев, она представляет человека как светящийся кокон, яйцеобразный сфероид. Вдоль кокона, на передней части, пролегает так называемая «полоса восприятия». Она имеет как бы регистры, благодаря которым человек обретает способность приводить свое восприятие в соответсвие с различными аспектами окружающей действительности. Эти аспекты позволяют индейцам говорить о множественности миров ("параллельных миров", как их теперь принято называть). По полосе восприятия движется светящаяся точка — "точка сборки". От ее положения зависит способ нашего видения мира.
Другой важный аспект учения толтеков о человеке — знание о «трещине» на светящемся коконе человеческого существа. Кокон удерживает животворящие энергии, не давая им излиться наружу. Под ударами обстоятельств трещина кокона может расходиться, образуя брешь, через которую выхлестываются энергии, опустошая человека. Это и есть смерть. Брешь может открываться самопроизвольно или по желанию мага. Регулируя движение точки сборки по полосе восприятия и расширение бреши на коконе, толтекские маги научились изменять длительность своей жизни.
В 1723 году Себастьян — лидер (нагваль) отряда магов получил удивительные знания в обмен на избыток своих энергий. Утром он пришел в собор, где служил дьяконом, и встретил там индейца средних лет. Нагваль Себастьян подошел к нему и спросил, не нуждается ли он в помощи. «Мне нужно немного энергии, чтобы закрыть брешь, — ответил ему человек громким ясным голосом, — Не дашь ли ты мне немного своей энергии?» Нагваль Себастьян не устоял перед магической силой незнакомца и послушно пошел с ним в горы. Он отсутствовал много дней, а когда вернулся, стал по-новому смотреть на древних магов и их приемы в борьбе со смертью. С тех пор поход к бросившим вызов смерти стал ритуальным; все поколения нагвалей отныне отдавали избыток энергии в обмен на знания. И вот настала очередь Кастанеды пройти сквозь церемонию встречи.
Дон Хуан привел Кастанеду к выветренным пустынным холмам, не обращая внимания на попытки юноши заглушить свой страх расспросами.
«Наконец он остановился и сказал:
Два древних мага погребли себя около двух тысяч лет назад, чтобы избежать смерти, но они не стремились убежать от нее, а стремились победить ее. Там было еще около семи самозахоронений.
Мы сидели на скале, и у меня было ощущение, что ее специально утвердили здесь. День был облачным. Ночь опустилась быстро. Дон Хуан заметил, что его всегда потрясает смелость и мужество древних магов, которые разработали поразительные методы погребения себя, и в своей битве против смерти они научились преодолевать сроки до тысячелетий.
На следующий день после встречи с бросившими вызов смерти я хотел спать. Я устал до изнеможения. Но дон Хуан не позволил расслабиться. Он сказал, что искренне восхищен попыткой путешествия в бессмертие. Я признался дону Хуану, что заботы древних магов, какими бы они ни были, для меня хуже, чем самые мрачные истории ужасов. Он расхохотался.
— Ты должен признать, что те дьяволы были очень отважны, — продолжал он,— Я сам никогда не любил их, но я не могу не восхищаться ими. Их любовь к жизни поистине непостижима для меня.
— Как это может быть любовью к жизни, дон Хан? Это что-то гадкое, — сказал я.
— Что может довести человека до таких крайностей, как не любовь к жизни? — ответил он. — Они любили жизнь настолько сильно, что не пожелали с ней расстаться. Именно так я увидел это. Мой руководитель увидел нечто другое. Он считал, что они боялись смерти потому, что любили жизнь и потому что владели чудесами, а не потому, что были мелочными алчными уродцами. Вовсе нет. Они заблуждались, потому что никто никогда не возражал им, и они избаловались, как испорченные дети, но их отвага была безупречной, как и их мужество.
Отправишься ли ты в непознанное из алчности? Никогда. Алчность действует только в мире обычных дел. Чтобы отправиться в это страшное одиночество, нужно иметь нечто большее, чем алчность; нужно иметь любовь — любовь к жизни, к авантюре, к тайне. Нужно иметь неиссякаемое любопытство и кучу храбрости. Поэтому не неси эту чушь, что тебе противно. Это просто неприлично».
Кастанеда верил и не верил своему опыту. Все его вопросы возникали из привычки понимать происходящее; ему трудно было усвоить мысль, что понимание —-лишь часть нашего способа жить. Тот факт, что договор между древним колдуном и Себастьяном действует по сей день, приводил студента-антрополога к раздвоению сознания. Его вопросы носили то вразумительный, то безумный характер. И всегда он получал глубочайшие ответы от дона Хуана, который удивительно умел насытить значением любую ситуацию. И на этот раз разговор закончился очень странным вопросом и исчерпывающим ответом, простым и трагичным, как сама жизнь человеческого духа.
«— Зачем этот древний колдун делает то, что он делает?
— С моей точки зрения, он пойман в круг, который сам не может разорвать, — ответил дон Хуан. — У нас с ним соглашение. Он делает что может, чтобы его выполнять, так же как и мы. Мы знаем, что его путь не ведет к свободе. И он это знает — он заключен в им самим созданную ситуацию».
Свежие комментарии